Алла Сальникова для "Нескучного Сада"  www.nsad.ru, 16.12.11

Пройдет совсем немного времени и все мы в который раз погрузимся в атмосферу волшебных праздников, отмечаемых всем христианским миром: Рождества и Нового года. Атрибуты этих праздников — елка и елочные игрушки — имеют свою драматичную и любопытную историю, иногда лишь опосредованно связанную с самими праздниками. Каждый из тех, чье детство пришлось на советские и позднесоветские времена, помнит космонавтов и дирижабли на елке, фигурки детей и флажки союзных республик, но мало кто знает о непростых судьбах простых елочных игрушек. Завкафедры историографии и источниковедения Казанского федерального университета, доктор наук, профессор Алла САЛЬНИКОВА, автор книги «История елочной игрушки, или как наряжали советскую елку» специально для «НС» написала эссе о «своей» елке.

В 1936 году советская власть возвратила елку, но елочных игрушек почти не было, поэтому вместо них использовали все, что хоть как-то могло для этого подойти: спичечные коробки, коробочки из-под пудры, пузыречки, конфетные фантики, открытки и детские игрушки

Пирожки для полярника

Когда я была маленькой, я любила играть в «полярников». Вроде бы советская «полярная эпопея» уже давно закончилась, ровесники мои под впечатлением только что состоявшихся первых полетов человека в космос видели себя отважными покорителями бескрайних звездных просторов, ну а я себя — исключительно полярником. Прикрепив к валенкам лыжи, я часами описывала круги в небольшом палисаднике, представляя, как смелый полярник пробирается сквозь сугробы и снежные заносы, как холодно и одиноко ему среди нескончаемой снежной пустыни, но как упорно он идет к своей цели — к горящему очагу, к приветливо светящимся окнам, к людям. Зимний день стремительно угасал, наступали сумерки, и «храбрый полярник» возвращался домой, где его уже ждали бабушкины пирожки с капустой, белая теплая изразцовая печь, а еще — елка.

Елка эта освещала своим таинственным, волшебным светом все мое детство. Она была прекрасна и неожиданна, хотя и с нетерпением ожидаема. Радость, которую она дарила, можно было сравнить только с тщательно скрываемым от меня накануне («чтобы ребенок заранее не волновался!») приездом в отпуск родителей из Германии, где служил отец. Просыпаешься, а за стеной оживление, громкие разговоры, веселые голоса — мама и папа приехали! Вот так же и с елкой: выходишь утром из спальни, а в «зале» (так называли самую большую комнату в нашем доме) уже стоит ОНА — специально привезенная из лесничества, разлапистая, высокая, до потолка, зеленая пушистая ель. «Не какой-то там жалкий заморыш», как с гордостью говорила бабушка. И, конечно, тщательно соблюдена старая дореволюционная традиция, когда елку наряжали лишь взрослые: елка-сюрприз уже украшена от подножия до макушки. Игрушек на ней много, и самых разных: это и первые советские елочные украшения, еще мамины, присланные в конце 1930-х годов из Москвы, и самодельные («домодельные») елочные игрушки, изготовленные в период елочно-игрушечного дефицита военных и послевоенных лет, и немецкие игрушки, привезенные родителями, и, конечно же, елочные украшения рубежа 1950-х—1960-х годов, которые можно было купить тогда в любом провинциальном галантерейном магазине. До сих пор помню разбитый на ящички-соты прилавок, и в каждой из сот — сверкающее стеклянное изобилие: шары, звездочки, сосульки, шишки, а вот и Старик из «Сказки о рыбаке и рыбке», и Царь Салтан, и Белка, грызущая золотые орехи, и другие герои пушкинских сказок — очередное воспроизведение знаменитой «пушкинской» серии елочных украшений, впервые изготовленных в 1937 и 1949 году к 100-летию со дня смерти и 150-летию со дня рождения А.С. Пушкина.

Все имевшиеся в доме игрушки непременно вывешивались на елку вне зависимости от каких-то четких правил, помимо, пожалуй, лишь одного — правила безопасности: хрупкие, ломкие, легко бьющиеся украшения размещались наверху, а изделия из ваты, бумаги, картона, толстого советского стекла — снизу. Как, наверно, и любому ребенку, мне больше всего нравились тематические игрушки: Дюймовочка, сидящая на Ласточкином крыле, Мальчик на санках, Лыжник, смешной старичок-гномик в красном колпаке. В такие елочные игрушки можно было играть как в настоящие. Вывешивались на елку и советские «идеологические» украшения — рубиновые картонные, золотые проволочные и серебряные стеклянные звезды и шары с серпом и молотом, флажки—флаги союзных республик. Но вся эта политическая символика была очень далека от детского восприятия, тем более для меня — ребенка, не отягощенного советским детсадовским воспитанием.

Меховые шарики

Не очень понятны были мне и рождественские религиозные символы, хотя я росла в православной семье. Бабушка учила меня читать на ночь молитву, а у изголовья кроватки висела маленькая икона. Но все это в моем представлении никак не связывалось с елкой. Совсем другое дело — та «половина» дома, где жили прабабушка и прадедушка. Там всегда царила какая-то особенная полутьма, в переднем углу стоял киот с иконами, украшенный прабабушкиным рукоделием — белыми вязаными салфеточками и хранившейся еще с Пасхи вербой в маленькой стеклянной вазе, стопкой лежали церковные календари, на них — Библия, никогда не гасла лампада, пахло как-то хорошо и необычно. Все это странным образом ассоциировалось с елкой — такая же тихая торжественность, умиротворенность, красота, святость.

Новогодние подарки тех лет я помню плохо. Может быть, мне вообще их не дарили? Вспоминается только один эпизод: в дверь позвонили, и на пороге появился сам Дед Мороз в длинном тулупе, с седой бородой и с большим мешком в руках. Это был мой переодетый прадед: в 1960-е годы Дедов Морозов на дом еще не вызывали. Мешок наполняла солома, а в ней прятались игрушки — и обычные, и елочные, и среди них розовая марципановая свинка — такая красивая на вид, и такая отвратительно-приторная на вкус.

Главным подарком для меня всегда была сама елка и то особое настроение, которое она привносила. Так как основными и единственными участниками новогоднего празднества, помимо меня, обычно были мои бабушка и дедушка (как оказывается теперь, вовсе еще и не старые — всего-то 50-летние), бурным весельем он, как правило, не отличался. Конечно, пели и традиционную «В лесу родилась елочка», и хоровод вокруг елки водили (втроем!), и стихи рассказывали (помню блоковское «И пойдешь ты вместе с мамой покупать игрушки…»). Но основной ритуал праздничного действа составляло особое «новогоднее» чтение и рассказывание сказок. Образ страшной и жестокой Снежной Королевы Андерсена заслоняли придуманные дедушкой веселые сорванцы Филька и Гаврюшка, украсившие елку разобранным на части игрушечным грузовичком, подаренным им родителями. Однако любимой сказкой были, конечно же, «адаптированные» дедушкой «Дары волхвов» О`Генри — рассказ о великой любви и великом самопожертвовании, проявившемся так буднично и просто.

 Потом я стала жить с родителями, пошла в школу. Но никогда ни одна общественная елка не могла заменить или хоть чем-то напомнить мне ту, прежнюю, в старом доме. Школьные и прочие публичные елки были похожи одна на другую, формализованы и бездушны, хотя педагоги и организаторы вроде бы и старались нас развеселить. Сейчас даже трудно вспомнить висевшие на этих елках игрушки: в связи с переходом от полукустарного к машинному производству елочных украшений, пришедшемся в СССР на второю половину 1960-х годов, они, как и сами новогодние праздники, максимально стандартизировались и утратили свое содержательное и художественно-стилевое своеобразие. Типовые шарики, колокольчики, шишки и сосульки делали публичные елки тех лет удивительно похожими друг на друга. К украшениям никто особо и не присматривался…

Однако хороши или плохи были висевшие на елках игрушки, одна традиция соблюдалась на советской елке всегда: она должна была быть богато украшена, поскольку олицетворяла собой новый советский праздник, новую счастливую советскую жизнь. Когда после почти десятилетнего запрета в канун Нового, 1936 года советская власть наконец-то возвратила рождественскую, а теперь уже новогоднюю елку детям, оказалось, что украшать ее просто нечем. Мелкие кустарные мастерские, оставшиеся от царской России, были практически все закрыты, да они и не могли насытить огромный советский потребительский рынок. Советская же легкая промышленность вообще не владела технологиями елочного игрушечного производства. Поэтому вначале на елки вешали все, что хоть как-то могло для этого подойти: помимо самодельных, использовались и «квазиигрушки» — предметы и вещи, первоначально не имевшие к елке никакого отношения, но ставшие елочными игрушками в силу сложившегося дефицита. Это были спичечные и папиросные коробки, коробочки из-под пудры, пузыречки, конфетные фантики, поздравительные открытки и обычные детские игрушки. Причем так украшались не только домашние, но зачастую и общественные елки, особенно в провинции, где елочных игрушек не хватало. На елках для детей, матери которых работали на ткацких фабриках, висели цветы и гирлянды, свитые из цветной материи, на тракторном заводе в качестве украшений использовались металлические звезды из барабана для очистки деталей, а в артели меховщиков все висящие на елке игрушки, даже шары, были меховые. Дефицит был преодолен только к концу 1930-х годов, когда многие кустарные и полукустарные артели были полностью переориентированы на производство елочных игрушек и четко встроены в планово-отчетную систему советской экономики.

В некотором царстве, некотором государстве

Каждый из представителей «советского елочного рая», воссоздаваемого на новогодней елке, имел своих библейских предшественников и скрытый (а отныне и тщательно упрятанный) символический религиозный смысл, хотя об этом мало кто задумывался. На смену шестиконечной Вифлеемской пришла красная пятиконечная звезда, а крестовина у подножия, символизировавшая распятие как символ страстей Христовых, так и осталась неизменной. Иконография столь популярных для советской елки изображений детей (мальчики, а чаще — девочки, с книгой, куклой, лопатой, лыжами, обручем и т.д.) сложилась задолго до этого применительно к изображению ангелов. Советскую елку по-прежнему украшали бусы, гирлянды и цепи — атрибуты святости и страдания, и флажки (флаги) как символы борьбы за веру. Колокольчики (колокола) напоминали о пасших овец палестинских пастухах, первыми поклонившихся Младенцу Христу. Библейские яблоки и виноград, дополненные другими фруктами и овощами, соседствовали на советской елке с птицами (Голубь Благовещения) и домашними животными (Агнец Божий). Наконец, свечи, прообразами которых были звезды и огни костров, освещавших путь Вифлеемских пастырей в Светлую ночь, продолжали гореть на советских новогодних елках вплоть до начала 1950-х годов, когда их сменили электрические гирлянды. Место рождественского вертепа под елкой заняло изображение сценок из жизни советского колхоза и пограничной заставы. Прежний смысл ушел, но сами образы остались.

Переплетение религиозного и светского начала стало весьма заметно на советской елке в период Великой Отечественной войны, что, вероятно, было связано с общей тенденцией к усилению религиозности в это непростое время. В условиях вновь обострившегося игрушечного дефицита на домашних новогодних елках подчас висели старинные, дореволюционные елочные украшения с религиозным подтекстом, тогда как рождественские елки (а празднование Рождества вернулось тогда во многие семьи) украшались игрушками с советской символикой, и это никого не удивляло.

Уставшие от продолжительного героического аскетизма люди потребовали новых елочных украшений — менее пафосных, менее идейных, более «бытовых», основанных на традиционных представлениях о домашнем уюте

Довоенного игрушечного изобилия удалось достигнуть лишь к середине 1950-х годов. Война и тяжелые послевоенные годы, казалось бы, положили конец советской новогодней елочной традиции. Как рассказывал мне один из представителей этого поколения советских детей, елку в их доме стали устанавливать и украшать только после 1953 года: это произошло, говорил он, «когда я впервые наелся хлеба». Но уже вскоре новогодняя традиция была возрождена, а уставшие от продолжительного героического аскетизма люди потребовали новых елочных украшений — менее пафосных, менее идейных, более «бытовых», основанных на традиционных представлениях о домашнем уюте. Именно тогда появились на елках самоварчики и чайнички, вазы и кофейники, настольные лампы и люстры. Впрочем, наряду с этими «повседневными» предметами, на елках рубежа 1950-х — 1960-х годов была весьма популярна и космическая тема. Их украшали спутники, ракеты, фигурки космонавтов, шары и флажки с «космической» символикой.

Безусловно, все эти перипетии елочной жизни были мне в детстве совершенно не известны. Я была абсолютно уверена, что елка была, есть и будет всегда. Правда, помнится, бабушка рассказывала мне о «запрете» елки, о том, как закрывали ставни, как занавешивали плотными темными шторами или одеялами окна, чтобы ни единый луч света не пробивался наружу, и все-таки устанавливали елку, и наряжали ее, и отмечали Рождество. Но все это казалось какой-то глубокой древностью, почти сказкой, события которой происходили «в некотором царстве, в некотором государстве» и не имели никакого отношения к реальной действительности.

Бабушка рассказывала мне о запрете елки, о том, как закрывали ставни, занавешивали плотными темными шторами или одеялами окна, чтобы ни единый луч света не пробивался наружу, и все-таки устанавливали елку, и наряжали ее, и отмечали Рождество

Став взрослой, я продолжала ставить и украшать елку. И, пожалуй, одно из самых ярких и трогательных «елочных» воспоминаний — это первые шаги моего сына, которые он сделал к сияющей праздничной наряженной елке. Добежал, пошатнулся на нетвердо еще стоящих ножках и упал. Наверное, ему тоже было тяжело и страшно, как тому маленькому отважному «полярнику», который так упорно стремился к своей цели и все-таки ее достиг.

Сегодня все шире и шире распространяется в России мода на советские ретро-игрушки и на винтажные елочные украшения, в том числе и украшения с религиозной тематикой. И вот уже вновь заблестели на елках звезды с серпом и молотом, и крошечные космонавты готовы забраться в свои игрушечные ракеты и отправиться на освоение дальних миров… А на других елках парят белокрылые ангелы, сияют Вифлеемские звезды и пристально смотрят с хромолитографий строгие и прекрасные отроки с неземными лицами. Есть в этих игрушках что-то очень трогательное − такое до боли знакомое, такое родное. И вспоминается: синий декабрьский вечер, бабушка везет меня на санках, а я бережно прижимаю к груди небольшой бумажный пакет, в котором лежат только что купленные в магазине стеклянные, запорошенные снегом, избушки − малиновая и золотая.

С тех пор прошло много лет, но я по-прежнему жду Нового года, который невозможно представить без новогодней елки — этого вечного праздника и без елочной игрушки − этого сверкающего маленького чуда.

Алла Сальникова, www.nsad.ru